|
3.1. Критическое направление в отечественной историографии 20-40 гг. XIX века
XIX в. — это начало нового этапа в развитии отечественной историографии, время критического осмысления своего настоящего состояния и определения нового отношения к историческому знанию. Изменения в исторической мысли были вызваны внутренними потребностями российского общества, сдвигами, которые происходили в общественном, в том числе и историческом, сознании людей, традициями развития самой исторической мысли. Значительно расширилась источниковая база исторических исследований; крупнейшими центрами изучения истории стали университеты, научные общества, расширились возможности для распространения исторических знаний (публикации в журналах «Вестник Европы», «Северный архив», «Сын Отечества» и др.).
Новое направление в исторической науке этого времени проявило себя в полемике вокруг «Истории государства Российского» Н.М, Карамзина. Этот труд Карамзина был оценен как высшее достижение отечественной историографии XVIII начала XIX в., пробудивший интерес к прошлому и поставивший перед общественностью и ученым миром России проблемы, имеющие непреходящее значение. В ходе полемики подверглись критике мировоззренческие основы его концепции, понимание задач и предмета исторических исследований, отношение к источнику, трактовке отдельных явлений русской истории. С учеными, выступившими с критическими замечаниями в адрес «Истории государства Российского» и предложившими новые идеи в осмыслении прошлого связывают «критическое направление» в историографии того времени. Наиболее ярко новое направление проявило себя в творчестве Г. Эверса, сделавшего попытку осмыслить историю российского государства с точки зрения его органического развития, Н.А. Полевого, обобщившего в единой системе основные положения новой теоретико-методологической концепции изучения истории, М.Т. Каченовского, который выразил потребность более глубокого изучения эмпирического материала.
Кроме того, критикой исторической концепции Карамзина и определением новой системы «прагматической истории» в 30-40-х гг. выступил Н.Г. Устрялов. М.П. Погодин отмечал отсутствие в концепции Карамзина «философского подхода», а затем уже в полемике с Каченовским доказывал плодотворность позитивного критического подхода к источнику. Научное творчество и Устрялова, и Погодина, отразившее общие тенденции развития исторической науки 20-40-х гг., следует рассматривать в рамках критического направления, а не охранительного, что было характерно для советской историографии.
В трудах ученых критического направления утверждалось в качестве предмета исследования изучение истории общества, его внутренней структуры, истории народа как носителя специфики национальной истории, истории России в контексте мировой истории. Изменения происходили в определении целей исследования. Из науки, имевшей своей целью назидание, наставление современных правителей опытом истории, она превращалась в науку, изучающую настоящее как естественный и необходимый результат прошлого.
В своих определениях новых научных подходов историки обращались к идеям романтизма, привлекавшим внимание к истории жизни народов (народного духа), его обычаев, быта и т.п. Широкое распространение в отечественной историографии получили также идеи философской системы немецкого ученого Шеллинга, поставившего проблему соотношения общих законов мирового исторического процесса со спецификой жизни отдельных народов, и философии истории Гегеля, представлявшего историю и духовный мир в виде процесса, т. е. беспрерывного движения, поступательно-прогрессивных изменений в обществе, сформулировавшего диалектические положения о связях явлений и процессов, единстве и борьбе противоположностей как источника изменений общественной жизни.
Все это определило основные направления дальнейшей работы историков и в частности тех, творчество которых рассматривается в рамках критического направления.
И.-Ф.-Г. Эверс (1781-1830)
Все научное творчество профессора Дерптского университета Иоганна-Филиппа- Густава Эверса было определено стремлением «посвятить всего себя изучению русской истории».
Окончив Геттингенский университет, Эверс в 1803 г. приехал в Лифляндию и начал работу по выполнению своего замысла. Уже первый его труд «О происхождении русского государства», вышедший на немецком языке в 1808 г., получил научное признание. В 1809 г. Эверс при поддержке Н.М. Карамзина был избран членом Московского общества истории и древностей российских и затем членом Петербургской Академии наук. В следующем году он становится профессором Дерптского университета, возглавляет кафедру географии, истории и статистики, читает лекции по русской истории и истории права. В 1818 г. Эверс был назначен ректором университета.
Эверс как ученый сформировался под влиянием немецкой школы, в том числе А. Геерена, К. Савиньи, К. Эйхгорна. Он воспринял их научные идеи, направление исследования, стиль мышления. С глубоким уважением относился он к своему учителю А. Шлецеру, который пробудил в нем интерес к русской истории. Эверс был последователем исторической критики источников, разработанных Шлецером, его отношения к задачам исторического исследования. Он не только использовал опыт, накопленный предшественниками, но и критически переосмыслив его, сделал ряд новых выводов о русской истории и создал оригинальную концепцию происхождения русского государства.
Научные интересы Эверса были сосредоточены на изучении древнейшего периода русской истории. Каждая его работа — это этап в осмыслении главной для него проблемы: образования государства на Руси и его правовых институтов. Сначала это были отдельные мысли, замечания, сомнения в правомерности некоторых положений, уже утвердившихся в исторической науке, постановка новых задач, наброски общего плана осмысления интересующих его проблем и, наконец, формулирование новой концепции.
В работах «О происхождении Русского государства» и «Предварительные критические исследования для Российской истории» (русский перевод 1825 г.) Эверс определил свое понимание происхождения Русского государства как результата внутренней жизни восточных славян, которые еще в доваряжский период имели самостоятельные политические объединения, верховных властителей (князей), использовавших для укрепления своего господства наемных викингов. Потребность объединения княжеств для решения внутренних и внешних проблем и невозможность осуществить ее в силу раздоров между ними в борьбе за главенство, привело к решению передать управление чужеземцу, «от коего наименее можно было ожидать пристрастия». Был призван Рюрик. «Русское государство при Ильмене озере образовалось и словом и делом до Рюрикова единовластия... Призванные князья пришли уже в государство, какую бы форму оно не имело». Поэтому, делал вывод ученый, «рюриково единодержавие было неважно и не заслуживает того, чтобы начинать с оного Русскую Историю». Этот его вывод разрушал традиционное для русской историографии представление о том, что история России начинается единодержавием Рюрика.
Эверс также подверг сомнению господствующее в историографии утверждение о скандинавском происхождении варягов-русов. Исследование этногенеза народов, населявших территорию России и ее окружавших, фактов, почерпнутых из арабских источников, у северных и восточных авторов, привели его к выводу о черноморском (хазарском) происхождении русов. Он выдвинул даже гипотезу о том, что полуостров Тмутаракань является «родовым наследием рюриковой династии». Это положение Эверса обострило споры об этнической принадлежности русов и образовании древнерусского государства. Его рассуждения о хазарской Руси почти не встретили тогда поддержки среди ученых. С резкой критикой выступили Карамзин, Полевой. Погодин не только в рецензии на книгу Эверса заявил об отсутствии у ее автора «строгих доказательств» и «цицероновской хитрости» в их поиске, но и написал в ответ диссертацию о норманнском происхождении Руси, посвятив ее Карамзину. Впоследствии Эверс отказался от своей гипотезы. «Не может быть и речи, — писал он, — о принадлежности русов к древнейшим обитателям между Черным и Варяжским морями».
В 1816г. в работе «История русов» Эверс изложил свою версию русской истории, хотя во многом и повторявшую уже имеющиеся в науке, но корректирующую некоторые положения. Подобно Шлецеру, он выделял в русской истории пять периодов. Начало ее он относил к 552 г., первому известию о славянах. Окончание первого периода связывалось им с разделом Владимиром Святославичем своего княжества между сыновьями (1015 г.). Второй период продолжался до монгольского завоевания (битва при Кальке 1224 г.). Третий заканчивался началом княжения Ивана Грозного. Правление Петра I — рубеж четвертого и пятого периодов. Изложение он строил по княжениям и довел до 1689 г. В этой периодизации обращает на себя внимание определение Эверсом начала русской истории — с первого известия о славянах. В характеристиках периодов он отказался от подробного описания политической жизни князей, ограничившись кратким изложением фактов. Однако это не касалось главной для него темы исследования — внутреннего состояния жизни народов. В специальных главах Эверс характеризовал систему государственного управления, правовых норм, состояние торговли и ремесел, науки, искусства и т.п. По объему и содержанию их освещения он значительно превосходил своих предшественников, в том числе и Карамзина.
Родовая теория и происхождение государства
В законченном виде концепция Эверса представлена в монографическом исследовании «Древнейшее русское право в историческом его раскрытии», изданном на немецком языке в 1826 г. (русский перевод 1835 г.). Именно здесь он сформулировал на основе родовой теории органическую концепцию русской истории и провел первое в отечественной историографии исследование правовых институтов Древней Руси. Эверс, по его собственному определению, поставил перед собой задачу «собрать и изложить... сказания истории о состоянии права в древнейшем быту Российского государства» для раскрытия древнейшего права вообще. Идея единства исторического процесса представлена Эверсом в тезисе: «Все в истории проистекает из естественного развития рода человеческого». Естественный ход в представлении ученого — это эволюционный, постепенный переход из одного состояния в другое, где каждая последующая форма сложнее, чем предыдущая. Это положение определило исторический подход к исследованию истории права, истории государства. Эверс представил право результатом внутренней жизни общества, его органического развития, связанного, с одной стороны, с прошлым, а с другой — являющего собой новые определения. Каждой эпохе соответствуют те или иные отношения, представления людей. Изменения возникают под влиянием действия внутренних процессов, поэтому Эверс подчеркивал важный для него принцип исследования событий в связи с другими историческими явлениями. Он стремился «везде в голых, бессвязных факторах открывать мысль, которая в нем выражается, или связь прагматическую». Иногда, не имея возможности провести последовательно этот принцип, он прибегал к «остроумным догадкам» и логическим рассуждениям вместо выяснения действительных связей и закономерностей, конкретных условий перехода к той или иной форме общественной организации.
Эверс первый из историков России попытался объяснить древнейшее русское право, вообще древнейший быт, исходя из господствовавших у первобытных народов отношений, так называемого патриархального состояния гражданского общества. В «грубом естественном состоянии» первым общественным образованием, по мнению ученого, являлась патриархальная семья с сильной властью отца. Он хозяин дома и «начальник» своего потомства. Естественная нужда в защите от внешних врагов привела к необходимости объединения семей и образованию родов «под главенством общего родоначальника». Власть главы рода была ограничена, семьи имели определенную независимость, обусловленную имевшимися в их руках средствами, в том числе землею и наличием своего главы семьи. Глава рода был тот, кто стоял ближе к общему родоначальнику, следовательно, «старший сын первого родоначальника». Из родов образовались племена, главою его становился старший сын от старшего сына основателя племени. Он становится со временем могущественным князем. «Но первоначальное семейное отношение, основанное на самой природе, долго еще сохраняет свою силу».
Таковы, определял Эверс, первые шаги в постепенном образовании общества, через которые проходят все народы. Семья, род, племя — эти три ступени составляют патриархальное общество. Развитие происходит от более узкого союза, семьи к более широкому, роду и племени. Последнее является переходным звеном к государственному образованию. «Государства, которые потом начинают развиваться, — писал Эверс (второй шаг в постепенном образовании человеческого рода) — суть не что иное, как соединение отдельных родов... под властью одного общественного главы». Глава государства, Эверс называл его «верховным патриархом», управлял государством как своей семьей, основываясь на здравом смысле и на понятиях освященных древним обычаем. Таким образом, Эверс выделял две ступени в развитии общества, присущие всем народам и обусловленные «природой человека»: патриархальное состояние общества и государство. Государство являлось результатом органического «естественного хода развития рода человеческого», высшей формой общественного образования. Такое понимание образования государства было новым для отечественной историографии. И хотя отдельные элементы схемы Эверса имели место в трудах Татищева, Ломоносова, Карамзина, она ломала привычные представления, связывавшие образование государства с внешним фактором, призванием варягов. Эверс пытался показать, что процесс образования государства на Руси не являлся спецификой ее истории, а соответствовал общему направлению развития мировой истории. «Страна, в которую призван Рюрик на княжение, — писал он, — была до прибытия его в Новгород, населяема многочисленными отдельными народами, жившими независимо друг от друга. Каждый народ слагался из многих племен, племена из родов и семейств, или, иначе сказать, из больших общественных союзов, которые сами собою, мало-помалу образуются из многочисленных, вместе живущих, потомков, одного какого-либо племени».
История русского права
Исторический подход Эверс применил и к изучению истории права, которое, по его мнению, являлось отражением общественных отношений и его развитие составляло собственно историю самого государства. Исходя из принципа объяснения древнейшего права «на основе понятий и отношений», соответствовавших определенному времени, Эверс считал невозможным подходить к историческим явлениям с современными мерками, не уяснив «себе предварительно, посредством общих исторических сведений характера известного народа на той ступени образования, какое он имеет в данное время», исторические явления живут только в контексте своего времени, своей эпохи. Нельзя, например, предупреждал он, судить о Святославе и его времени по понятиям настоящего века. «Не его вина, что первый пример разделения, о коем упоминает история, случайно падает на его княжение: не заслуга других, что не встретилось при них подобного примеру... Нельзя порицать и век, не поставляя в укоризну человеку того, что проистекает из естественного хода развития общества. Ибо сеето развитие и произвело разделы». Раздача земель князьями соответствовала, писал он, уровню культуры, общественного развития, данной политической организации. Так, князь в политической системе того времени, прежде всего глава рода, а в родовых представлениях все имущество есть не частная, а родовая собственность, она принадлежит всем членам рода. Поэтому Владимир, Святослав могли поступить только так, как поступили, а не иначе. Тоже относится и к характеристике Эверсом Святополка Окаянного, который расправился со своими обидчиками согласно понятиям своего времени о кровной мести. Для того времени все это было естественным. Когда изменились условия, был ликвидирован и этот порядок.
Определив теоретическое направление своего, исследования, Эверс обратился к конкретному изложению истории русского права. Для Эверса право, законы — понятия исторические. При родовом строе не существовало еще формальных законов, т.е. письменно изложенных постановлений и правил. В основе их лежат обычаи, т.е. «всеми принятые правила, кои необходимо возникают из совокупной жизни в одном целом» и некоторые первоначальные постановления, которые были сделаны при первом основании государства, или с общего согласия, или по воле первых властителей. Законы письменные — продукт государственной деятельности. Таковыми он считает договоры Олега и Игоря, «Русскую Правду». Эверс последовательно прослеживал изменения, происходящие в правовых отношениях от времен Рюрика и до утверждения Ярослава на Киевском престоле. Каждое княжение рассматривалось как рубеж в практическом решении правовых норм — Рюрик, Олег, Ольга и т.д. Он проследил изменения основных атрибутов права: правила наследования, уголовное право, имущественное владение, государственное управление, финансовая система.
Исходя из родовой теории Эверс исследует и систему управления. В основе ее лежал, пришел он к выводу, единственный образец, который был известен людям, вступавшим в новое общество, — «правление великим семейством». Государь действовал «подобно частному человеку, пекущемуся о своем хозяйстве», т.е. как родоначальник в своей семье. Различия были только в величине союза. Традиция передачи власти была нарушена приходом варяжского князя, который образовал «чужую державу, отдельную от первоначальных жителей». Но это не смогло, по мнению Эверса, изменить естественного хода развития права и системы управления, а только ускорило ее формирование. Он определял две возможные формы правления на Руси. Первая — личное управление князем своими владениями, при которой все прочие земли разделялись между приверженцами князя или ближайшими родственниками, управлявшими выделенными им волостями и городами, как «сам князь управлял своими». Вторая — князь доверял управление всеми владениями наместнику. Первая форма правления, по мнению Эверса, вела к разрушению наследственного владения, содействовала созданию небольших, практически самостоятельных княжеств. Вторая — поддерживала единовластие. Рюрик следовал первому образу правления, самому древнему, в основании которого лея жали родовые отношения, когда престол рассматривался как всякое родовое имущество, и, следовательно, члены рода могли требовать своей доли. Олег сделал попытку установить власть единодержавную. Но при нем первая форма, освященная родовыми отношениями, побеждала. Постепенно с развитием понятия «государство», т.е. с исчезновением родовых связей, на него перестают смотреть как на обыкновенное наследство. И, когда люди поняли это, заключал Эверс, «разделы исчезли и явилось наследие престола, основанное на первородстве». У Эверса родовые и государственные начала находятся в гармонии. Между ними нет никакой борьбы. По мере естественного развития, родовые отношения исчезают и на их месте устанавливаются государственные. Эверс не всегда объяснял содержание тех или иных понятий, но можно утверждать, что, определяя власть Рюрика понятием «единовластие», он не имел в виду «самодержавия». Монархия — древнейшая форма правления, ведущая свое начало от патриархальной семьи. Самодержавие — это уже определенная качественная характеристика монархии, историческая форма, утвердившаяся окончательно в период татаро-монгольского ига. Именно оно как институт власти способно было создать условия для развития общественной жизни и благосостояния государства.
Одним из древнейших институтов государства Эверс считал податную и финансовую системы. В первоначальном образовании члены семейств исправляют для домоначальника личную службу и получают за это от него «продовольствие». Князь содержит себя за счет собственного имущества. Но с образованием государства князю его собственный доход становится недостаточным, и он вводит специальные подати в свою пользу. Введение их в России, отмечал Эверс, произошло весьма рано, в правление князя Олега. Он объясняет это обстоятельство следствием призвания варягов, поставивших туземное население в некоторую зависимость. Олег обложил данью славян, кривичей, мерю. Игорь — древлян. Ольга обложила дополнительной данью древлян, установила уроки, ввела разделение податей между великим князем и другими землевладельцами. Отношением к податной системе Эверс определял социальную структуру общества. Говоря, о трех различных по экономическому, политическому и юридическому положению сословий, Эверс обращал внимание на привилегии «высшего сословия» — освобождение его от налогов и повинностей; основными налогоплательщиками являлись крестьяне.
Исследование правовых отношений в России в сравнении с подобными явлениями у других народов, стоявших на той же ступени образования, привели Эверса к выводу о том, что «у всех древнейших народов в первый период развития их гражданского состояния, право совершенно сходно в главных чертах».
Особенности исследовательской работы
Эверс тщательно проанализировал памятники русской истории и дал научную трактовку фактов, ими сообщаемых. На основании этого он пришел к выводу, что «данные летописей, хотя и переданные спустя двести лет, не могут быть подвергнуты ни малейшему сомнению, они согласуются с другими повествованиями из древнейшей истории народов». Эверс сделал ряд интересных замечаний, касающихся «Русской Правды», в частности относительно происхождения «Пространной Правды», принадлежности «Краткой Правды» Ярославу, связав ее с новгородскими событиями 1015-1016 гг. Эверс широко использовал иностранные источники, особенно византийские, впервые заинтересовался арабскими. Много фактов он почерпнул из работ иностранных авторов.
Эверс отказался от морализующего, нравоучительного тона. Явления истории происходили в определенной обстановке, подчеркивал он, и поэтому они не должны служить назиданием настоящему.
Начало занятий Эверса русской историей по времени совпало с началом научного творчества Карамзина, знакомство с которым оказало на ученого большое влияние. Делясь своими впечатлениями по поводу встречи с российским историографом, Эверс в письме к Шлецеру писал: «С Карамзиным подружился я еще больше. Он, кажется, почти приобрел личную симпатию ко мне, что меня вдвойне радует, ибо я редко могу похвастаться таким счастием... Мы говорим во время наших встреч о всевозможных вещах, которые относятся не только к истории, и в большинстве случаев мы единодушны. Всегда учусь у него нашей профессии, ни один человек не знает так много из русской истории, как он, и ни один не станет охотнее учить меня». Однако, по сути своей, история России в трудах Эверса имела значительные отличия от истории государства Российского в представлениях Карамзина.
Место Эверса в историографии
Труды Эверса не произвели на современников того впечатления, какое произвела «История государства Российского». Известность его не вышла за рамки сугубо научных кругов. Одной из причин этого был стиль и форма изложения материала: сдержанность, стремление к научной доказательности, строгая приверженность источнику. В его работах не встречается художественных отступлений, нравственных оценок, ярких картин исторических событий, пространных описаний характеров князей и их походов, пересказ событий многочисленных междоусобиц. В предисловии к одной из своих работ он так определял свое отношение к этому: «Иные историки весьма пространно описывают государей и их походы. Я не хотел бы им подражать». Безусловно, распространение трудов Эверса затруднялось тем, что они были написаны на немецком языке и переводы их запаздывали. Кроме того, дискуссионный характер его суждений, новизна идей требовали серьезных размышлений и времени для усвоения.
Современники ставили в заслугу Эверсу глубокое исследование юридического быта Древней Руси, отмечали плодотворность его работы по изучению древнейших памятников русской истории и поиск им новых идей для объяснения прошлого России. «Эверс пишет умно, приятно, — писал Карамзин, — читаем его с истинным удовольствием и хвалим искренне. У него много удовлетворительных объяснений и счастливых мыслей». Но лишь спустя десятилетия «счастливые мысли» ученого были оценены по достоинству и нашли своих исследователей. «Основателем, отцом историко-юридической школы» называл его один из крупнейших исследователей «Русской Правды» Н.В. Калачов. Труды Эверса, писал он, «по части русской истории останутся навсегда незабвенными: он первый из юристов бросил критический взгляд на древнейший быт нашего отечества, первый старался объяснить его с естественной точки зрения, приняв для этого в основание общий ход развития у всех народов государственного быта из патриархальных, родовых отношений; первый, наконец, показал самый способ, как приняться с этой точки зрения за разработку наших древнейших памятников».
Н.А, Полевой (1796-1846)
Николай Алексеевич Полевой вошел в историческую науку как историк, выдвинувший и утвердивший в ней ряд новых понятий и проблем. Он являлся автором 6томной «Истории русского народа», 4-томной «Истории Петра Великого», «Русской истории для первоначального чтения», «Обозрения русской истории до единодержавия Петра Великого», многочисленных статей и рецензий. Полевой был широко известен и как талантливый публицист, литературный критик, редактор и издатель ряда журналов.
Полевой происходил из небогатой, но просвещенной семьи иркутского купца, был человеком одаренным, обладающим энциклопедическими знаниями, чрезвычайно трудолюбивым. Его знания являлись результатом самообразования. Он много читал, изучал иностранные языки, во время нечастых наездов в Москву посещал лекции профессора Московского университета А.Ф. Мерзлякова, П.И. Страхова, М.Т. Каченовского. Его внимание привлекли сочинения В.Н. Татищева, М.М. Щербатова, И.Н. Болтина.
Жизненным кредо историка было служение просвещению России, «споспешествование» ее экономическому, культурному развитию. Наиболее ярко эти взгляды были выражены в издаваемом им журнале «Московский телеграф» (1825-1834) — первом энциклопедическом журнале России, названным В.Г. Белинским «лучшим журналом России от начала журналистики». На страницах его он последовательно выступал защитником и идеологом «третьего сословия», считая его производителем «благосостояния государственного, кормильцем и обогатителем миллионов своих собратьев», которое достойно проявило себя в прошлом и является залогом будущих успехов России.
Его политическая программа сводилась к некоторой демократизации общества в плане расширения прав и влияния «третьего сословия», критики отживших форм крепостнического строя, сословно-классовых привилегий дворянства, старых предрассудков. Реформирование общества, по его мнению, должно проводиться правительством с «уважением спокойствия каждого подданного».
Оппозиционные выступления Полевого привели к закрытию «Московского телеграфа» и запрещению заниматься издательской деятельностью. Но он продолжал это направление своей работы, став негласным редактором и сотрудником «Живописного обозрения», «Библиотеки для чтения» и других изданий.
Как историк Полевой заявил о себе в 1819 г. статьей об одном из древнейших русских памятников — «Слове о полку Игореве». Его исторические работы публиковались в «Отечественных записках», «Северном архиве», «Вестнике Европы». Они заслужили одобрения К.Ф. Калайдовича, М.Т. Каченовского, П.С. Строева. По их представлению он был принят в члены Московского общества истории и древностей российских.
Теоретические основы исторических построений Полевого
Мировоззрение Полевого формировалось под влиянием теоретических поисков русской общественной и научной мысли, передовых западноевропейских мыслителей XVIII — начала XIX в., немецкой философии Ф. Шеллинга, французских историков Ф. Гизо, О. Тьерри. По достоинству оценив труды своих предшественников по изучению русской истории, Полевой сделал попытку переосмыслить прошлое и дать новое направление познанию его основных аспектов.
Впервые свое понимание истории как науки Полевой изложил во вступительной речи, прочитанной в Обществе истории и древностей российских в 1825 г.: история — одно «из важнейших понятий человеческих... поверка всех догадок и предложений ума, философия опыта». Он отказался от признания истории как поучения, наставления человеку или удовлетворения любопытства. Задача науки — «соображать ход человечества, общественность, нравы, понятия каждого века и народа, выводить цепь причин, производивших и производящих события». Такое определение задач исторической науки поднимало ее общественное значение, представляло ее как науку, позволяющую увидеть «тайну бытия в настоящем, цель будущей судьбы своей». Следование истине, беспристрастие, соблюдение исторической перспективы, отказ от изложения событий из «своего века, своего народа, самого себя» — так определял основные принципы работы историка Полевой.
Полевой высоко ценил труды историков, занимавшихся собиранием и систематизацией исторических материалов. В этом плане он отмечал «незабвенные» заслуги Н.М. Карамзина, В.Н. Татищева, Г.Ф. Миллера, особенно А.-Л. Шлецера. «Эпоху в истории наших древностей», по его мнению, составили труды Н.П. Румянцева, К.Ф. Калайдовича, П.М. Строева и др. Он сам представил опыты анализа источников, сделал попытку классификации их и высказал некоторые интересные наблюдения над текстами летописей; вмешался в спор о «Русской Правде».
В 1829 г. Полевой опубликовал критическую статью на «Историю государства российского» Н.М. Карамзина, где как бы подвел итог всей предшествующей историографии. Отдавая должное заслугам ученого, он, однако, Сделал вывод о том, что труд Карамзина «в отношении истории, которой требует его время» является произведением «неудовлетворительным». В ней нет «одного общего начала, из которых истекали бы все события русской истории», не показана связь ее с историей человечества, и жизнь России «остается для читателя неизвестною». Он принципиально разошелся с Карамзиным в понимании предмета исследования и критиковал его за отсутствие изображения «духа народного», попытался противопоставить истории государей — историю народа. Отсюда его идея написать «Историю русского народа». Первый том вышел в 1829 г. Однако осуществить свой замысел полностью он не смог, подготовил и издал шесть томов, где изложение довел до середины царствования Ивана III. В 30-40-х гг. XIX в. в печати появились отрывки из истории России в царствование Ивана Грозного, Алексея Михайловича, Анны Иоанновны, несколько работ о Петре.
Основой изучения истории Полевой полагал «философский метод», т.е. «научное познание»: объективное воспроизведение начала, хода и причин исторических явлений, показ «места тех или иных событий в великой книге судеб». В осмыслении прошлого исходным положением для Полевого было представление о единстве исторического процесса. Идея не новая, но получившая у него более глубокое обоснование и конкретное содержание. Все народы и государства являются лишь частями «великого всемирного семейства — человечества». Они живут в непосредственном взаимодействии друг с другом и подчиняются «условиям общей жизни товарищей бытия его». Поэтому, пришел к выводу Полевой, понять истинную историю народов можно только «обнимая весь мир», рассматривая «каждое общество, каждого человека, каждое деяние его в связи с жизнью всего человечества». При этом он признавал многообразие исторического процесса. История каждого народа имеет свои особенности, и каждый народ заслуживает внимания. Исходя из этого Полевой сформулировал свою основную методологическую посылку: «Все, что бы не представлялось нам, мы созерцаем в частном и общем: но в самом деле, ни частное, ни общее отдельно не существует: частное есть общее, одно и то же, двояко познаваемое».
Рассматривая историю народов как проявление одинаковых явлений, повторение общих для всех народов элементов развития, Полевой подчеркивал, что в основе их лежат «одинаковые законы», которые проявляются в определенных формах в зависимости от времени и места действия. Разнообразное проявление их составляют частные истории.
Общий закон Полевой видит в единстве цели исторического развития, начертанной Провидением. Она определяет направление исторической жизни. Наличие общих причин, производящих «одинаковые следствия», — другое определение закона. Отсюда следующий его принцип исследования: рассмотрение соотношения явления с его началом и будущим, выяснение, почему «именно такое происшествие случилось именно в такое-то время, такой- то народ поступил так, а не иначе, шел туда, а не сюда».
В конкретном выражении идея единства представлена Полевым в решении одной из важнейших проблем исторической науки XIX в. — соотношение исторической жизни России и стран Западной Европы. Россия и Запад для него части мировой истории и, следовательно, подчинены общим законам развития. «Россия прошла школу веков подобно Западу и жизнь ее совершалась в тождественных с западною историей явлениях, представляя только исполинские размеры событий в началах, которые потом развиваются в изумительных подробностях последней». По мнению Полевого, история феодализма на Западе и история русских уделов, Новгорода и средневековых городских общин, междоусобия князей и феодальные войны — явления однопорядковые. Россия прошла через общие для всех народов фазы и повторила основные элементы общественной жизни. Но они отличались по форме, времени и месту.
Законом исторической жизни Полевой считал непрерывное, поступательнопрогрессивное движение человечества. «Род человеческий, — писал он, — совершает свое бытие спиралью, бесконечным винтом, бытие каждого народа образует полное кольцо, из чего составляется цепь всемирной истории, но тождество, каждый раз в новом виде, есть великий закон нашей природы». Каждый винтик — новая ступень развития. Она выше, совершеннее предыдущей, место действия обширнее, сущность более «объемлюща». Принимая установившееся в исторической науке деление на древнюю, среднюю и новую историю, Полевой каждую эпоху представлял как более высокую ступень в развитии основных элементов общества: философии, религии, политики, образования. Доисторический период — время становления первых обществ и возникновения первых наук, знаний, законов, торговли и т. п.
Древняя история — дальнейшее развитие этих элементов. В религии — освобождение духа и познание «истин откровения»; в философии — свобода мышления; в политике — борьба республики с единовластием. В Средние века — усиление влияния религии; в политике — «недоступная теократия». Новая история отразила в себе все, о чем «мечтали древние и Средние века, что заключалось в идеях самых смелых мыслителей». Все эпохи смыкаются между собой, образуя неразрывную цепь изменений, одно вытекает из другого, каждая эпоха подготовляется предыдущей. Закон прогрессивного развития имеет всеобщий и обязательный характер для любого народа. Движение остановить невозможно, всякие попытки этого ведут к упадку и гибели народа. Примеры этого Полевой видел в истории Швеции, Польши, Турции и др.
Но он отмечал и сложность, противоречивость движения. Оно включает в себя моменты упадка, возврата назад. Такой взгляд на исторический процесс дал возможность Полевому признать правомерность всех эпох в истории человечества, в том числе Средних веков, периода уделов в России, и обосновать неизбежность и необходимость перемен в современной ему России.
Общими закономерностями являются для Полевого и источники развития, главным из которых он считал «нескончаемую борьбу» противоположных начал, где окончание одной борьбы есть начало новой. Одно из них, по его мнению, заключается в «беспрерывном, ненасытном желании удовлетворить свои потребности, в первую очередь в пище, одежде, жилье и т. п., и теми препятствиями, которые встают на этом пути».
Полевой обратил внимание на три фактора, определяющие жизнь человечества: природно-географический, дух мысли и характер народа, события в странах окружающих. Качественное разнообразие их определяет своеобразие исторического процесса каждого народа, проявление общих закономерностей, темпов и форм жизни.
Разницей в природных условиях Полевой объяснял различия в развитии Азии и Европы. Азия огромна, могуча физическими силами. Человек в ней подавлен громадностью природы. Европа уступала Азии обширностью и разнообразием, она бедна физическими силами. Следствием этого явилось преобладание в ней духа. Азия, бывшая в свое время колыбелью «общественного и умственного образования», в силу природных условий «окаменела в своем развитии». В ней сохранилась «пастушеская, полудикая, воинская жизнь». Религия — «тяжкое, подавляющее чувство величия сил природы»; философия — религиозный мистицизм; политика — неограниченный деспотизм; искусство — «исполинские истуканы, мрачные подземные храмы». В Европе — оседлая городская жизнь; религия — «возвышение духа»; философия — смелая, свободная, ведущая к разгадкам тайн природы; политика — развитие свободной воли человека; искусство — произведение изящного; человек — сознающий свое достоинство. Таким образом, делал вывод Полевой, Азия олицетворяет вещественность (природу), Европа — духовность (человека). Единство вещественности и духовности, т.е. Азия и Европа, составляют жизнь человечества. Определяющим Полевой считал духовность. Отсюда его интерес к Западу и ориентация на него.
Однако Полевой видел и другую сторону этого единства — вечную борьбу стихий вещественности и духовности. История человечества представлялась ему как борьба Азии и Европы. Борьба заключалась в попеременном вторжении Азии в Европу и затем «в движении ее Европой обратно». Этапами движения он определял границы периодов исторического развития. История человечества началась на Востоке. Мир древний был стерт с лица земли бурным потоком, хлынувшим из Азии. Затем Европа двинулась в Азию (крестовые походы). Ответное движение турецких орд в Европу — завоевание Царьграда, конец истории Средних веков. Одним из последних движений Запада на Восток Полевой считал вторжение Наполеона. Это начало новейшего периода в истории человечества. Восток устоял, и приходит его очередь двинуться в Европу. Это движение «не будет так воинственно и разрушительно, как было в начале Средних веков, не будет так воинственно и религиозно, как было в конце их. Оно заключает в себе власть духа и вещества». Это движение «великого народа, соединившего в себе Восток и Запад, Азию и Европу... народа... родного Европе и родного Азии... Сей народ — Русский народ, сие живительное начало — Россия».
Концепция всемирной истории Полевого — это столкновение Востока и Запада. В основе — различия природно-географические и вытекающая из этого специфика развития того и другого. Разрешение противоречия Полевой видел в достижении Востоком уровня развития Европы, установлении равновесия.
Географическими условиями, положением России между двумя стихиями, объяснял Полевой особенности ее исторического развития. Он обращал внимание на существование различия в природных условиях северной и южной России и отсюда определял специфику направленности их общественной жизни. Географический фактор, по мнению Полевого, не создает и не упраздняет общих закономерностей. Он влияет на темпы, формы, характер развития, на дух и характер народа, который, в свою очередь, является одним из основных факторов развития общества. В частности, характер русского народа, сформировавшийся в условиях местоположения его между Азией и Европой, определил своеобразие русской истории. Русский народ соединил в себе, писал Полевой, «воображение Востока с умом
Запада, с твердостью северного характера», что определило его потенциальные возможности. А вера россиян является залогом силы и единства государства в прошлом и настоящем.
Третий фактор Полевой определял как взаимодействие народов друг с другом. Рассматривая Русь IX—XI вв., он обращал внимание на связи ее с Грецией. Нашествию татар он придавал решающее значение при объяснении условий образования Московского государства. Определяя роль указанных факторов в истории России Полевой пришел к выводу: «Состояние общественности, дух времени, образ мыслей и понятий, географические подробности, современные события в странах, окружавших Русь, должны были произвести то, что было на Руси».
Общее настроение эпохи, романтизм как составная часть мировоззрения Полевого определили его интерес к проблеме народа, его места в истории и русском государстве. Государство является высшей формой выражения народного духа, считал Полевой. Но прочность и благосостояние его зависят от поддержки народа. Однако последний не подготовлен к самостоятельной деятельности, он не просвещен. Поэтому «двигают грубый материал» правители, самодержцы. Самодержавие «великой династии Романовых» обеспечило могущество русского государства в прошлом, оно является залогом процветания России и в будущем. Оно должно служить образованию и просвещению народа. В конечном итоге история народа в концепции Полевого остается все той же историей государства, историей самодержавия.
Одним из первых в отечественной историографии Полевой обратил внимание на обусловленность действия личности историческими условиями. Человек, писал он, не может действовать по своему произволу, «не может даже ускорить ход судеб и перепрыгнуть через ступеньки лестницы их, ибо он сам только ступенька в сей лестнице».
Великие люди — продукт деятельности человечества, их действия определены условиями и потребностями эпохи. Они являлись тогда, когда «время вызывало их на подвиг». Так появились в России Иван III, Петр Великий и др. Оценить значение личности, полагал Полевой, возможно только при рассмотрении «всех деяний» ее, с учетом предшествующей и последующей истории. Так, рассмотрение событий XVII в. убедили Полевого в необходимости реформ Петра. В деятельности Ивана III он так же видел отражение жизни народа и века.
Происхождение государства
Изучая русскую историю, Полевой сосредоточил внимание на проблеме происхождения государства. Он исходил из понимания того, что государство создается постепенно, исторически. Поэтому, полагал он, в словах «русское государство» в отношении к первому периоду русской истории содержится ошибка. Древняя история России может быть только «историей русского народа», а не историей русского государства. Это положение определило его схему русской истории. Первый период — время истории русского народа. Второй — история русского царства. Третий — российская империя. Границы этих периодов: вторжение варягов, затем монголов и вступление России в европейскую систему при Петре. Полевой отверг два принципиальных положения предшествующей историографии — установление государства на Руси с приходом варягов и факт добровольного их призвания. Он категорически заявил, что известие «о призвании варягов оказывается недостоверно и несообразно». Как и другие народы Европы, славяне были покорены выходцами из германских и скандинавских земель, которые «на мечах» положили начало общественным образованиям.
Феодализм на Руси
Полевой предложил своеобразную концепцию феодализма на Руси. Начало ее он связывал с норманнским вторжением, что имело место и в других странах. Завоеватели строили городки-крепости, владетели их назывались князьями и повиновались власти главного князя-варяга, который имел значение «повелителя в действии». Каждый князь имел полную власть в местах своего княжения. Полевой называл такое состояние общества «феодализмом норманнским». С XI в. он констатирует изменение характера отношений. Малочисленность варягов, противоречия между ними, распространение гражданских прав между славянами способствовали слиянию обоих народов в одно «политическое тело». Установился новый образ правления. На смену норманнской феодальной системе приходит «система уделов, обладаемых членами одного семейства» под властью старшего в роде — «феодализм семейный». Все княжества составляли общий союз, глава его — киевский князь. Другие князья были полными властителями в своем уделе. Отношения между князьями определялись степенью родства. Со времени Андрея Боголюбского начинается борьба между ними. Ослабляется власть великого князя, единство распадается, уделы начинают жить «своим отдельным бытием».
Таким образом, различия двух этапов феодализма Полевой видит в формах междукняжеских отношений. Если в первую эпоху отношения между князьями были обусловлены первенством в захвате земель и силой того или иного князя, то во вторую — степенью родства. Считая, как и другие историки, феодализм «гибельным и страшным для русских государей и подданных», Полевой вместе с тем отмечал, что он был необходим для развития «жизненных сил по всем землям русским».
Особое место в творчестве Полевого занимала эпоха Петра I. Характеристику ее он предварил описанием внутреннего состояния России в XVII в. Петр продолжил начатые в это время реформы. Они касались всех сторон жизни государства. Петр, подчеркивал Полевой, «спаял» окончательно Россию единодержавием, используя опыт Западной Европы, «обогатил» ее торговлей, промышленностью, ввел новые обычаи и нравы. Смысл реформ Полевой видел в решительном повороте России к Западу. Главное, что сделал Петр, считал он, — собрал все средства государства и «непостижимою силою воли и нечеловеческими трудами, исполнил в краткий век человека дела столетий — догнал Европу, ушедшую далеко вперед». При этом для Полевого было важно, что Петр остался верен русскому духу, русской вере, русскому характеру.
Таким образом, Полевой на основе новых идей познания и осмысления прошлого, распространенных в 20—40-х гг. XIX в. в отечественной исторической науке, сделал попытку сформулировать целостную теоретико-методологическую концепцию исторического развития. Ее основные моменты включали положение о единстве и многообразии истории человечества, о закономерном, поступательно-прогрессивном характере ее развития, обусловленности объективными факторами развития. Он попытался на этой основе построить схему всемирной истории и переосмыслить историческое прошлое России. Концепция Полевого открывала возможности для широко сравнительноисторического изучения исторического процесса и осмысления исторического опыта в контексте не только европейской, но и восточной истории. Удалось ему далеко не все. Главное, он не смог написать историю русского народа, не | пошел дальше общих фраз о «духе народа», ограничившись некоторыми новыми оценками тех или иных событий. Но главная задача, писал К.Н. Бестужев-Рюмин о Полевом, не в перечислении ошибок ученого. Как человек, прокладывающий новый путь, он мог ошибаться в своих выводах, мог делать неудачные попытки, но главное то, что «им были требования выделены: последующим историкам предстояло их наполнить по мере сил и накопления материалов».
М.Т. Каченовский (1775-1842)
В отечественной историографии широко распространено понятие «скептическая школа». Ее появление относят к 30-м гг. XIX в. и связывают с именем профессора Московского университета Михаила Тимофеевича Каченовского.
О скептической школе много писали и в XIX и в XX в. Мнения различны — от признания заслуг в формировании нового критического направления в историографии, до резкой критики и отрицания сколько-нибудь положительной роли в познании прошлого.
Каченовский — выходец из мещанской среды, сын торговца вином, грека Качони. «Умный, трудолюбивый, любознательный, от природы склонный к сомнению и недоверчивости», как характеризовал его М.П. Погодин, он являл собой пример, весьма типичный для своего времени — ученого-самоучки. Каченовский свободно владел несколькими иностранными языками, интересовался русской историей, славянской литературой. Его педагогическая и научная деятельность связана с Московским университетом. В 1805 г. Каченовский получил звание магистра философии, в 1806 г. — доктора философии. С 1810 г. он экстраординарный, а затем ординарный профессор. С 1821 г. заведовал кафедрой истории, статистики и географии Российского государства, в 18341836 гг. занимал должность декана отделения словесности, с 1837 г. — ректора Московского университета. Каченовский преподавал риторику и археологию, русскую и всеобщую историю, статистику, географию и этнографию, читал историю славянских наречий. Он издавал один из популярнейших журналов начала XIX в. «Вестник Европы» (1804-1830). В 1841 г. был избран действительным членом Российской Академии наук по отделению русского языка и словесности.
Среди учеников Каченовского были К.С. Аксаков, С.М. Соловьев, И. А. Гончаров и др. Аксаков вспоминал о годах учебы: «любили и ценили, и боялись при том, чуть ли не больше всех, Каченовского». «Это был тонкий, аналитический ум, «скептик» в вопросах науки: отчасти, кажется, скептик во всем», — отмечал другой его ученик.
В области изучения истории интересы Каченовского были сосредоточены на древнейшем периоде русской истории, и в первую очередь на источниках этого времени. Названия его работ говорят сами за себя: «Параллельные места в русской летописи», «Об источниках по русской истории», «Нестор. Летописец на древнеславянском языке» и т.п.
Предпосылки появления скептического направления
Традиции глубокого интереса к источникам были заложены во второй половине XVIII — начале XIX в. широкой публикацией исторических материалов, с одной стороны, и выработкой принципов критического анализа их с другой. В своем отношении к источникам Каченовский опирался на критику текстов летописи А.Л. Шлецера. Его «Нестор», по определению ученого, был «превосходнейшим руководством к познанию начал русской истории». Отмечал Каченовский и заслуги в области исторической критики Г.-З. Байера, Г.Ф. Миллера, Я.Э. Тунманна, И.Г. Стриттера, Н.М. Карамзина. В рецензии на 12-й том «Истории государства Российского» Карамзина он писал: «Не изучая Карамзина, иной записной историк, не узнал бы драгоценных указаний, не постиг бы другого, может быть лучшего, более удовлетворительного способа к изучению происшествий первых веков нашей истории, не отметил бы необходимости в ней избавиться от излишней достоверности, от сомнительного, ясного, от конкретного в густоте мрака». Но Каченовский сетовал на то, что историки предшествующего поколения, в том числе и Карамзин, безотчетно доверяли древним и «домашним» памятникам, небрежно сличали их с другими, слабо изучали историю славян вообще и в сравнении со всеобщей. Шлёцер, отмечал Каченовский, дав очищенного Нестора, заложил фундамент здания, которое должно было воздвигнуть с помощью высшей критики, но оставил в летописи много «сомнительных происшествий». Это касалось призвания варягов, истории Олега и Игоря, договоров с греками и др. После его исследований, заключал Каченовский, ученые начали «сомневаться, осматривать предмет со всех сторон», новые разыскания «сделались очевидны».
Первые работы Каченовского
В первых своих работах Каченовский не выходил за рамки существующей традиции выяснения истинности сообщаемых источником фактов, очищения текста от позднейших вставок и переделок, выяснения авторства памятников. Вслед за В.Н. Татищевым он связывал первый этап в русском летописании с именами Нестора и Сильвестра. Второй начинал с 1203 г. и третий — с появления «Степенной книги». Прекращение летописания, подобно Карамзину, он датировал царствованием Алексея Михайловича.
Утверждал, что у всех народов «первые времена бытия их или скрываются во тьме неизвестного, или порождены вымыслом», Каченовский, однако, не высказывал еще сомнения в древности летописей и «Русской Правды», могуществе России в IX в. «Юное государство, — писал он, — войною и покорением земель привело в трепет соседей и даже самых императоров византийских», народ его достиг «высшей степени в образованности и превосходил почти всех современников своих, обитателей северной и южной Европы».
Теоретические основы концепции Каченовского
Решение главной задачи исторической науки, состоявшей, по его мнению, в предоставлении сведений о том, что «было и каким образом было», описании «истинных» происшествий и представлений «невымышленных характеров», Каченовский связывал с проведением тщательного анализа исторических памятников. Его уже не устраивала так называемая «малая критика» Шлецера. Под влиянием историко-критического метода немецкого историка Б.-Г. Нибура Каченовский поставил вопрос о необходимости «высшей», или исторической, критики. В работах конца 20-30-х гг. «Два рассуждения: о кожаных деньгах и «Русской Правде», «О баснословном времени в российской истории», «Мой взгляд на «Русскую Правду» и др. он сформулировал требования критики древних русских памятников, основываясь на своем представлении об историческом процессе.
Исторический процесс Каченовский представлял как «цепь великих происшествий», каждое из которых связано с предыдущим и последующим, каждое имеет свою причину и свои следствия. Это направляло его внимание на анализ содержания древнейших памятников с точки зрения соотнесения их с реальными условиями создания памятника, степенью развития общественных институтов, культуры и т.п. Источник должен был рассматриваться как продукт определенной эпохи.
Представление Каченовского об историческом процессе как едином, взаимосвязанном, подчиненном общим закономерностям развития всемирной истории обусловило обращение его к сравнительно-историческому методу: сравнение «всеобщего хода политического и гражданского образования» западноевропейских народов с конкретным ходом русской истории, соответствия исторических памятников тех и других.
Таковы две основные методологические посылки Каченовского в изучении древних русских памятников: рассмотрение их содержания в соотношении с фактами русской истории в момент их создания и в контексте западноевропейского исторического процесса. Кроме этого, Каченовский считал необходимым учитывать, что каждый народ имеет свой «баснословный период», когда знания о прошлом сохраняются в устных рассказах, мифах, когда народ любит освещать свое «младенчество сверхъестественными происшествиями, божественными предначертаниями или даже одними темными воспоминаниями о доблести и славе, которые как бы возвеличивают судьбу отечества». Это требует от историка умения отделить вымысел от действительно происшедших событий.
Взгляды Каченовского на древнейшую историю Руси
Каченовский подверг критическому анализу летописи и древнейшие законодательные памятники. Особое внимание он уделял разбору текста, сравнению его известий со свидетельствами других источников, в том числе иностранных, выявлял содержание понятий, происхождение слов, соответствие их уровню развития общественных отношений и культуры времени их происхождения. В результате он обнаружил, что в летописях одни и те же события описаны по-разному. Употреблено много слов и понятий чуждых веку (гость, вира, немец и др.), дано неверное летоисчисление. Вывод Каченовского был категоричен: «из всех известных списков, даже древние, не старее четырнадцатого века», переписчики подновляли текст, изменяли его, «руководствуясь понятием своего века, собственным «образом мысли».
Исследуя денежную систему Древней Руси, в частности, рассматривая вопрос о замене кожаных денег как расчетной единицы на металлические, Каченовский пришел к выводу, что это произошло позднее, под влиянием Ганзы. Уровень развития Руси не позволял этого сделать самостоятельно. Каченовский подверг сомнению и факт составления Ярославом Мудрым «Русской Правды». Проведя сравнительный анализ гражданского устройства Новгорода и германских городов, он пришел к выводу, что Новгород во времена княжения Ярослава еще не достиг столь высокой степени общественного и культурного развития, которые необходимы для того, чтобы иметь письменное законодательство. Весь север, считал он, знал лишь «бродячие орды пастухов и семейства рыболовов и звероловов» в отличие от западноевропейских народов, у которых уже установился гражданский порядок. Но даже в Европе общие условия и уровень образования не позволяли иметь такие памятники, как «Русская Правда» и летописи. Они «в таком виде, — писал он, — как мы оные имеем, делают исключение из всеобщего хода образованности народов — явление беспримерное в истории и особливо нашего севера». Каченовский этим подтверждает предыдущий тезис что «Русская Правда» возникла под балтийско-немецким влиянием и не ранее XIII в., поскольку только к этому времени сложилось городское самоуправление в европейских странах и, следовательно, ранее не могло оно быть в Новгороде.
Таким образом, ученый пришел к заключению, что датировать древнейшие русские памятники можно лишь XIII-XIV вв., а отсутствие их в IX-XII вв. делают всю историю этого времени недостоверной и баснословной. Каченовский полагал, что тем самым он освобождал древнюю историю от «страшных вымыслов», «баснословия о начале государства», приписывания «предкам нашим небывалых триумфов», «договоров несбыточных», т.е. составления «ложных понятий о древнем могуществе, богатстве и славе любезного нашего отечества». Это дает возможность соблюсти историческую перспективу, в конечном итоге найти истину.
Влияние взглядов Каченовского на его учеников
Свои взгляды на древние русские памятники и содержание русской истории Каченовский излагал в лекциях, читаемых им в Московском университете. Плодом этих чтений было несколько исторических сочинений, написанных его слушателями. В 1830 г. в «Вестнике Европы» появилась первая статья из этой серии работ. Она была написана молодым ученым В. Виноградовым. Само название статьи — «О скудности и сомнительности происшествий первого века нашей древней истории от основания государства до смерти Игоря, т.е. до 945 г.» — отражало суть рассматриваемой проблемы. Исходным положением статьи было утверждение, что «каждое царство и каждый народ до развития сил гражданских, имеет свой век баснословный».
В начале 30-х гг. последовали публикации в «Ученых записках» Московского университета с подзаголовком «От профессора Каченовского». В них его ученики — С. Строев, В. Шеншин, Н. Сазонов, Н. Стрекалов — выражали мнение о том, что на место «слепого доверия» летописям придет новый взгляд на русскую историю, откроется «истинное представление о минувших судьбах нашего отечества». Недоверие к летописям высказывали и другие ученые, например О.М. Бодянский, в будущем один из основателей отечественного славяноведения; один из крупнейших археографов первой половины XIX в., старший брат С. Строева — П.М. Строев; Я.И. Бередников, впоследствии редактор «Полного собрания русских летописей». «Молодость охотно верит, но и сомневается охотно, охотно любит новое, самобытное мнение, — замечал К.С. Аксаков, — и исторический скептицизм Каченовского нашел сильное сочувствие во всех нас. Строев, Бодянский с жаром развивали его мысль. Станкевич, хотя не занимался русской историей, но так же думал. Я тоже был увлечен». Однако из учеников Каченовского только С. Строев продолжал писать в том же духе еще некоторое время. Остальные ограничились студенческой статьей. Но журналисты направление их деятельности, писал Погодин, «признали скептическим, и пошли гулять по свету скептики».
Вслед за своим учителем скептики приняли идею «философского» подхода к истории. Целью изучения прошлого ставили поиск общих законов и открытие в них «истин бытия», истины, «полезной для государства». Средство познания «минувшей судьбы отечества» они видели в очищении источников в «горниле критики». Главным для них было раскрытие внутреннего содержания древних русских памятников в отношении к реальным условиям развития общественного строя Руси и стран Западной Европы. Однако в своем практическом выражении такой подход не дал положительных результатов, поскольку изначальные представления скептиков об уровне развития Древней Руси не имели под собой оснований. Они считали славян дикими племенами, с примитивным общественным строем, отсутствием общественных институтов и письменности. Древняя история, как она представлена в летописи, утверждали они, «совершенно не в духе IX-X столетия», поскольку показывает, что в это время существовало на Руси государство, находящееся в цветущем состоянии, имевшее богатые города, гражданские законы и т.п. Признание первоначальной летописи и «Русской Правды» памятниками XI в., считали они, заставило бы утверждать превосходство Руси над современными ей западноевропейскими народами. О недостоверности сообщаемых в летописи известий говорили также разночтения, имевшие место в описании событий в летописи и иностранных источниках («бескорыстных» писателей). Подтверждало это и «сухость» изложения событий до смерти Игоря, отсутствие годовых описаний княжений Игоря и Ольги, различия в датировке и др. Отсутствие иностранных свидетельств о происхождении Рюрика и славян, походах Олега и Игоря послужило скептикам основанием для выводов о невозможности существования договоров русских князей с Византией. Они не были убеждены и в авторстве Нестора.
Таким образом, и Каченовский и его ученики пришли к выводу, что летописи «не только не соответствуют первому веку нашего младенческого государства, но и всеобщему духу европейских государств того времени», следовательно, они составлены в более позднюю эпоху, не ранее XIII-XIV вв. В конечном итоге недоверие к древнейшим памятникам привело их к утверждению, что «история наша не может быть подведена под строгую историческую истину».
Критика скептической школы
С опровержением выводов скептиков выступил Погодин. Обращаясь к работам Каченовского первого периода его творчества, он отмечал многие верные замечания относительно древнейших русских памятников. Но в 1829 г. Погодин уже находил, что «скептицизм Каченовского далеко распространился». После появления студенческих работ он выступил со статьей «О достоверности русской истории», где с возмущением писал: «Каким образом, по какому закону мысли, по какому закону критики могла возникнуть такая недоверчивость к главным происшествиям нашей древней истории. Это для меня задача психологическая, и только с этой стороны можно объяснить ее». В заключительной лекции о Несторе студентам Московского университета в 1837 г. он подчеркивал, что недоверие к летописи «предосудительно для нашего народного чувства» и призывал студентов учиться любви к отечеству у Нестора. Основная полемика разгорелась по вопросам о времени написания летописи, авторстве Нестора, доверия к сообщаемым им известиям, об обосновании древней истории.
В 1840 г. вышла книга историка П.Г. Буткова «Оборона летописей русских от «навета» скептиков». Автор поставил перед собой задачу защитить «достоинство древнего нашего летописания». Основанием для ее решения Буткову служили данные Древних писателей, в том числе византийских, свидетельства широкого круга иностранных авторов и современные ему данные исторической науки. Он высказал сожаление по поводу разрушения всех прежних представлений и опасался угрозы «отнять у нас целых четыре века истории». О том, что скептицизм «калечит русскую историю», писали и другие ученые.
Вместе с тем многие современники Каченовского считали скептицизм «естественным», современным взглядом на прошлое. Своей постановкой вопроса о необходимости критического рассмотрения древних русских памятников Каченовский заставил не только современников, но и последующие поколения историков думать над ними, «терпеть беспокойство, сомневаться, рыться в иностранных и отечественных летописях и архивах». Предложенные им принципы анализа источников в целом были правильными, но заключения относительно древнейших русских памятников и состояния русской истории в IX-XIV в. были несостоятельны и отвергались как их современниками, так и последующими поколениями историков. Скептицизм сыграл свою роль как разрушитель старого, отжившего в науке и стимулировал развитие исторического знания на базе нового отношения к источнику.
Литература
Зеленов М.В. Иоганн Филипп Густав Эверс // Историки России XVIII—XX веков. М., 1995. Вып. 1.
Киреева Р.А. Скептическая школа в русской историографической литературе дооктябрьского периода // Проблемы истории русского общественного движения и исторической мысли. М., 1981.
Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913.
Шевцов В.И. Прогрессивное направление в русской историографии первой половины XIX в. Днепропетровск, 1980.
Шевцов В. И. Развитие прогрессивного направления в русской историографии первой половины XIX в. Днепропетровск, 1980.
Шикло А.Е. Исторические взгляды Н.А. Полевого. М., 1981.
|
|